Лиля Хайлис

Два чувства дивно близки нам,

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

А.С. Пушкин.

Когда Лиля Хайлис попросила меня написать о творчестве ее отца, первая мысль была о том, чтобы отказаться.  Я не чувствовала себя  вправе  судить о качестве написанного, да и не хотела это делать. Ну не  гожусь я в  критики, хотя  филолог по образованию и, конечно, могу отличить  хорошее произведение от плохого.  Я маялась, раздумывая над тем, как отказаться, не обидев Лилю, но тут мне в голову пришла странная мысль. Я  подумала о том, что мы все в долгу перед нашими родителями, в особенности перед теми, кого уже нет. И лучший памятник ушедшим – наша память.  И пусть я не знала Лилиных родителей, да и с самой Лилей общалась не так уж много, хотя мы  жили в одном городе и учились в параллельных классах, одним из главных  впечатлений,  моего сорокского детства  была безграничная вера, что всегда можно рассчитывать на помощь любого взрослого человека. Возможно, мне просто повезло, что не довелось убедиться в обратном. Возможно, я склонна идеализировать и свое детство, и людей, благодаря которым  оно было добрым и безопасным. И я чувствую, что в долгу перед всеми этими людьми – родственниками, знакомыми, соседями, учителями. Возможно,  кому-то все это покажется глупым. Но я не могу изменить свою память (к счастью, и она мне пока  не изменяет), а память неизменно подсказывает мне, как просто и волшебно все было. Может быть, потому и волшебно, что просто, и не могло быть иначе.

Что память избирательна, я познала на собственном горьком опыте: моя в девяти случаях из десяти подсовывает мне неприятные эпизоды из прошлого.

Каждый болевой шок, испытанный когда-то, только и ждёт момента, барахтаясь где-то в верхних слоях подкорки, чтобы в одну секунду всплыть ожогом стыда, уколом упрёка, пощёчиной обиды, беспомощностью испуга, муками совести, удушливостью гнева, - и повторяется, повторяется, повторяется по нарастающей, бессчётное количество раз. Есть такое предположение (думаю, что верное): именно подобные душевные всплески, раздражая и разрушая нервную систему, вызывают все болезни человеческого тела.

Даже раковые клетки - это скопленные за жизнь обиды, страхи, свои и чужие обвинения, взятый на себя позор, невыкричанный, спрятанный, задавленный в зародыше гнев...

(Из письма к редактору сайта: "Додик, просто пишу, может, посмеёшься... Я знаю, что в каждом доме есть свои фишки, но с этими фотографиями меня и дочери вспомнила наши. Много ещё было разного, но эти - самые-самые...")

***
Аня звонит мне:
- Мама, мы долетели, теперь надо добираться из этого, как его, Шеремотьево? Шеремутьего? Шерематьего?

***
Ещё маленькая:
- Мама! Мама! Меня тётя Шура научила: «Я маленькая девочка, я в школу не хожу...» Ой, дальше забыла... Неважно... Я кого-то там не видела и видеть не хочу!

Предисловие, вернее, - обращение к параноикам, которые уже достали меня неконструктивной критикой (в просторечии именуемой бранью), предвзятостью и неприязнью: в предлагаемом очерке я ни в коем случае не пытаюсь замахнуться на лавры любимого мною Корнея Чуковского, тем паче - с ним соревноваться. Первый опус - «С точки зрения поэта, эмигранта, еврея» - касался старших поколений моей семьи. Теперь хочется рассказать о забавных эпизодах из жизни моей дочери Анны.

Лeденцовые страсти принцессы Лолипуп*

(истории детские и недетские)

По подсчётам врачей, дитя должно было родиться 18 июля 1982 года. 18 июня я вышла в декрет. Вечером того же дня отошли воды. Меня привезли в больницу Кайзера в Сан-Франциско, но схватки почему-то не начинались.
- Твой ребёнок сначала решил, что пора, а потом передумал! - глубокомысленно заявила по-английски дежурившая сестра.
Моя дочь родилась вечером 19 июня. Она часто меняет мнение.

За какую провинность великолепного града на Неве его названием нарекли маленькую улочку молдавского захолустья? Впрочем, по сравнению с другими сорокские улицы хоть относительно чисты, если не считать разбросанного, где попало, навоза и дохлых кошек.

Так говорит бабушкина соседка слева - тётя Фаня. А тётя Фаня знает всё: она учительница. Её дочь Сабина уже почти взрослая, умная и рассудительная девочка, читает книги даже сидя на горшке. А тётя Фаня, в отличие от других тёть, не орёт и не называет дочку сволочью. Поэтому Пуське нравятся соседи слева. Каждое утро оглашается её звонким приветствием: 
 - Доброе утко, тётя Фаня!
 Не то, чтобы большая четырёхлетняя девочка не выговаривала букву «эр»! Нет, Пуська всё прекрасно говорит и даже поёт, почему-то удивляя этим незнакомых людей! Но просто любит подурачиться, притворяться маленькой. Когда она совсем вырастет, то станет артисткой: ей нравится представлять и выступать. Вот и представляет.